Людовик XVI официально признал соглашение, приняв трех эмиссаров в Версале 20 марта. Толпы народа собрались у дворца, чтобы увидеть знаменитого американца. Они громко кричали «Да здравствует Франклин!», когда его карета въезжала в ворота, украшенные золотыми геральдическими символами.

Среди находившихся во внутреннем дворе дворца были, по утверждениям Сьюзен Мэри Элсоп, «официальные привратники», вручившие прибывшим церемониальные шпаги, обычно необходимые для допуска во дворец. Каждый из американских эмиссаров получил по шпаге вместе с другими предметами официальных придворных одеяний. Но не Франклин. Не видя причин отказаться от простого стиля в одежде, который сослужил ему такую хорошую службу, он надел заурядный коричневый костюм и, разумеется, свои знаменитые очки — его единственное украшение. Он остался без шпаги, а когда выяснилось, что купленный для такого события парик плохо сидит, решил отказаться и от этого предмета. «Его можно было принять за фермера, — писала одна из присутствовавших на церемонии дам, — так разительно он отличался от других дипломатов в напудренных париках, в полном парадном одеянии и украшенных золотом и орденскими лентами».

Одна из уступок этикету заключалась в том, что он не надел свою меховую шапку, а вместо нее нес в руке белую шляпу. «Белый цвет — символ свободы?» — спросила мадам де Деффан, старая аристократка, в салоне которой Франклин появлялся в меховой шапке. Но независимо от того, придавал он такой смысл белому цвету или нет, вскоре белые мужские шляпы стали очень модными в Париже, как и многое другое, что носил Франклин. Когда в полдень Франклина ввели в королевскую спальню после завершения официального приема, Людовик XVI стоял в молитвенной позе. «Надеюсь, что это будет во благо обеих наций», — сказал он, давая свое королевское одобрение признанию статуса Америки как независимого государства. Обращаясь лично к Франклину, добавил: «Я весьма доволен вашим поведением с момента вашего прибытия в мое королевство».

После обеда, который дал Вержен, Франклин удостоился чести, если не удовольствия, побыть рядом с известной своей надменностью королевой Марией-Антуанеттой, пока та играла за карточным столом. Королева, по-видимому, невысоко оценила человека, который, как ей сообщили, был когда-то «мастером в типографии». Она рассеянно заметила: с таким прошлым никто никогда не смог бы занять высокого положения в Европе. Франклин не без гордости согласился с ней[436].

Дипломатический триумф Франклина способствовал окончательному выбору курса на революцию. Он также изменил баланс сил в мире, причем не только между Англией и Францией, но также — хотя Франция наверняка к этому не стремилась — между республиканством и монархизмом.

«Франклин выиграл, — пишет Карл ван Дорен, — дипломатическую кампанию, равную по важности сражению при Саратоге». Историк из Йеля Эдмунд Морган идет еще дальше, называя ее «величайшей дипломатической победой, когда-либо достигнутой Соединенными Штатами». С возможным исключением в отношении создания НАТО эта оценка может быть справедливой, хотя отчасти свидетельствует о скудости успехов Америки за столом переговоров, идет ли речь о Версальском соглашении, заключенном после Первой мировой войны, или о переговорах в Париже в конце вьетнамской войны. В самом крайнем случае можно просто сказать, что триумф Франклина дал Америке возможность одержать окончательную победу в войне за независимость и в то же время избежать длительных затруднений, которые помешали бы ей как новой нации.

До того как сообщение о заключенном соглашении достигло Филадельфии, Конгресс обсуждал, следует ли рассматривать новые предложения о мире, поступившие от Британии. Теперь, всего после двух дней размышлений, он решил вместо этого ратифицировать договор с Францией. «Вы не можете даже представить, какую радость соглашения с Францией вызвали у всех истинных американцев», — писал Франклину из Массачусетса его друг Сэмюэл Купер[437].

В апреле 1778 года, вскоре после того как американцы подписали соглашения с Францией, в Париж прибыл Джон Адамс, чтобы заменить Сайлеса Дина в качестве одного из трех американских эмиссаров. Французы не испытывали восторга по поводу этой замены. «Мистер Дин, — сообщал Эдвард Бэнкрофт своим хозяевам в Лондон, — пользуется здесь большим уважением, а его преемник Дж. Адамс вызывает сильное недоверие». Бэнкрофт отмечал, что Адамс также чувствовал себя несчастным: «Адамс искренне разочарован тем, что здесь уже все сделано, и поговаривает о возвращении».

Когда они вместе работали в Конгрессе, Адамс первоначально относился к Франклину с недоверием, а затем последовательно испытывал к нему гамму самых разных чувств: смущения, раздражения, восхищения и ревности. Во время их поездки на переговоры с лордом Хау на остров Стейтен (когда им пришлось спать в одной кровати при открытом окне) он нашел Франклина одновременно и забавным, и вызывающим раздражение. Поэтому, когда он прибыл в Париж, оказалось неизбежным, что он и Франклин, как и в прошлом, будут относиться друг к другу со сложной смесью надменности и завистливого восхищения.

Их отношения были неоднозначными. Негодовал Адамс на Франклина или уважал его? Находил Франклин Адамса сходящим с ума или же совершенно здоровым? Испытывали они к друг к другу взаимную симпатию или антипатию? На эти вопросы не может быть однозначных ответов, потому что отношения между двумя незаурядными и сильными личностями часто наполнены противоречивыми чувствами друг к другу.

Оба они отличались сообразительностью, но при этом были людьми с совершенно разным складом характера: Адамс — несгибаемый, прямой и любивший спорить; Франклин — обаятельный, молчаливый и любивший пофлиртовать. Адамс был твердым в своих моральных принципах и в приверженности определенному образу жизни, а Франклин славился игривостью. Адамс учил французский, погружаясь с головой в учебники грамматики и запоминая наизусть множество текстов погребальных речей. Франклин (мало интересовавшийся грамматикой) учил язык, развалясь на подушках в гостиных знакомых французских дам и сочиняя для них забавные короткие истории. Адамс чувствовал себя комфортно в противостоянии с людьми, а Франклин предпочитал соблазнять людей, и то же самое можно было сказать об их способах обращения с нациями. Адамс, которому на момент прибытия исполнилось сорок два года, был на тридцать лет младше Франклина и почти на пять лет младше сына Франклина Уильяма. Более чувствительный к оскорблениям, реальным и воображаемым, Адамс испытывал к Франклину очень сильные чувства. Временами его приводили в смятение беззаботность Франклина и его потворство своим слабостям. «Он испытывал зависть — и подозрение — к людям без резких граней характера, людям, легко вращающимся в возвышенных сферах», — писал об Адамсе историк из Беркли Роберт Миддлкауф в монографии «Бенджамин Франклин и его враги». — «Он был неспособен к непринужденным действиям и к проявлению легких форм лицемерия, которые помогают другим людям на протяжении всей жизни». Дэвид Маккуллог в своей мастерски написанной биографии Адамса высказывается о нем более сочувственно и взвешенно, но также указывает на сложность его отношения к Франклину[438].